Каких только ярлыков ни навесили недруги cоветской власти на ГКЧП и его цели! - это и путч, и заговор, и мятеж, и государственный переворот, и даже — пиночетовщина. Но ничего подобного члены ГКЧП не желали. Они сами занимали высшие посты в государстве и выступили прежде всего против распада СССР, а не против лично Горбачева.
Более того, можно утверждать, что ГКЧП являлся, по существу, детищем Горбачева и имел правовые предпосылки. Ведь известно, что 3 апреля 1990 года был принят Закон СССР «О правовом режиме чрезвычайного положения». В марте 1991 года, с учетом углубляющегося в стране кризиса, президент-генсек создал комиссию во главе с Г. И. Янаевым по выработке механизма реализации этого закона на практике. В эту комиссию вошли почти все будущие члены ГКЧП. Результатом ее работы стало издание 16 мая 1991 года Указа Президента СССР № 7-19-77 «О неотложных мерах по обеспечению стабильной работы базовых отраслей народного хозяйства», в котором впервые говорится, что обстановка требует особых действий в экономике, находящейся в критическом состоянии. По свидетельству самого Горбачева, он даже согласовал названный указ с Ельциным. Было разработано, как отмечают Г. И. Янаев и бывший в 1991 году руководителем Гостелерадио СССР Л. П. Кравченко, четыре варианта введения чрезвычайного положения.
Председатель Верховного Совета СССР А. И. Лукьянов пишет, что «3 августа 1991 года, всего за две недели до так называемого путча, Горбачев на заседании кабинета министров констатировал „наличие в стране чрезвычайной ситуации и необходимости чрезвычайных мер“. Причем, как он подчеркивал, „народ поймет это!“». К тому времени Россия, по существу, объявила банкротом Советский Союз. Об этом свидетельствовали отказ платить в федеральный бюджет основную часть российских налоговых сборов, признание верховенства Конституции РСФСР и российских законов над федеральными, возможность бойкота любых постановлений союзного правительства, если они касаются России. Обстановка в СССР стала неуправляемой.
Командующий сухопутными войсками СССР в 1991 году В. И. Варенников приводит в своей книге «Дело ГКЧП» выдержку из стенограммы того заседания союзного правительства накануне отлета Горбачева в Крым: «Я завтра уеду в отпуск с вашего согласия, чтобы не мешать вам работать». Вот как! Высшее должностное лицо отбывает на отдых и ставит свое ближайшее окружение — остающихся «на хозяйстве» руководителей страны — перед многотрудной дилеммой: быть или не быть этой стране?
Ожидаемое 20 августа неправомерное подписание без обсуждения Верховным Советом СССР нового союзного договора лишь частью республик, закрепление в нем отмеченных выше «новых» отношений с Россией поставили бы крест на Советском Союзе. А это входило в прямое противоречие с Конституцией СССР и результатами состоявшегося в марте 1991 года Всесоюзного референдума, когда три четверти граждан высказались за сохранение Союза.
Говорят, что у членов ГКЧП были разные мотивации при вхождении в этот орган. Мол, некоторые из них надеялись таким образом сохранить свои высокие государственные должности. Но так ли это важно? Важнейшей и совершенно законной мотивацией для всех участников ГКЧП являлась главная цель — сохранить Советское государство, оставаться верными Конституции и социалистическому выбору своего народа. Это был акт отчаяния в условиях крайней необходимости, благородный и мужественный шаг во имя спасения Отечества от распада и национальной катастрофы.
Понимая тяжесть обстановки в стране и желая не допустить прохождение ею точки невозврата к действующему конституционному устройству, группа руководителей, занимавшихся по поручению Горбачева разработкой документов, связанных с введением чрезвычайного положения, вылетает 18 августа к нему в Форос и предлагает принять необходимые меры для спасения СССР. Президенту сообщаются предполагаемые практические шаги будущего ГКЧП, его состав.
Михаил Сергеевич не говорит, что вводить чрезвычайное положение не надо. Он говорит, что не может в этом участвовать. Член той форосской делегации генерал В. И. Варенников так описывает окончание встречи с Горбачевым: «Мы попрощались. Он подал всем руку, сказав: „Черт с вами, делайте, что хотите, но доложите мое мнение“». Спрашивается какое? То есть опять: ни «да», ни «нет». Таким образом, в критический для великой страны час ее действующий президент самоустраняется от наведения в ней должного порядка, чем создает прямые предпосылки для последующих, уже необратимых трагических событий в общественной жизни.
Очень точно по этому поводу высказался А. И. Лукьянов:
«Ведь многие могут поставить себя в подобную острую ситуацию. Скажем, находящийся в отпуске директор завода или совхоза, просто глава семьи, узнав, что дома затевается что-то неладное, видимо, не раздумывая, бросится к себе на производство, в свой город, село, чтобы разобраться, остудить страсти, предупредить неразумные шаги. А тут речь шла о судьбе целого народа, огромного государства».
Следственные материалы по делу ГКЧП однозначно подтверждают, что Горбачев мог 18 августа вернуться в столицу вместе с московской делегацией, мог задержать и даже арестовать ее. У него была возможность связаться с Москвой, дать соответствующие указания руководству страны и КПСС. Но ничего этого сделано не было! А товарищеское пожатие рук посланцам от ГКЧП создавало впечатление, что «таможня дает добро», хозяин скоро «подтянется» и возглавит начатое ими. Похоже, эта иллюзия оказала плохую услугу организаторам чрезвычайного положения, во многом сковала их благородные и патриотические намерения нерешительностью.
Иначе трудно объяснить, почему эти государственные мужи, прошедшие испытания в горниле организаторской работы в комсомоле и партии, руководившие крупными административными и хозяйственными структурами, силовыми ведомствами, допустили мягкость и рыхлость в достижении обнародованных высоких целей ГКЧП.
Не были, например, правильно просчитаны действия Ельцина, в котором «путчисты» не увидели врага: ведь он еще недавно был кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. А тот, будучи свободен, к своему удивлению, в связи с внешним миром и в передвижении по Москве, приехал к Белому дому, взошел на танк и объявил ГКЧП незаконным. Тем самым перехватил у «путчистов» инициативу.
К этому времени в Белом доме были запасы оружия, питания. Американцы наладили поступление информации к Ельцину о передвижении войск в столице через систему спутниковой связи и даже о переговорах ГКЧП на основе радио- перехватов. В начале же «путча» у российского лидера не было никакой уверенности в своем «светлом» будущем. Более того, в ночь с 20 на 21 августа, опасаясь своей ликвидации, Ельцин намеревался бежать в американское посольство, «чтобы сохранить себя для России».
Оказались нелокализованными и действия московских властей, вступивших в контакт с посольством США и специалистами ЦРУ, призывавших москвичей к забастовкам, выходу на улицы, к манифестациям и имевших на этот счет специально подготовленные планы.
А как можно было в условиях чрезвычайного положения допустить сбор большого количества людей перед зданием Верховного Совета РСФСР и создание центра противодействия ГКЧП? И для наведения порядка здесь не требовалось привлечения войск Московского военного округа. В то же время организаторы «путча» не закрыли радиостанцию «Эхо Москвы», она продолжала работать и призывать граждан к оружию, к защите Белого дома.
О средствах массовой информации — особый разговор. По непрерывным телефонным звонкам в Гостелерадио, сообщает Л. П. Кравченко в своей книге «Лебединая песня ГКЧП», складывалось впечатление, что большинство поддерживает ГКЧП. Обращались с просьбами выступить по телевидению в его поддержку многие общественные организации, руководители ряда союзных и автономных республик.
При определенной подготовке «мы бы смогли, — пишет он далее, — соответственно успеть перестроить весь эфир, а не транслировать „Лебединое озеро“. Объявив, например, на весь день марафон, мы открыли бы эфир для представителей разных слоев народа в поддержку чрезвычайных мер. Устроили бы телевизионные переклички от Калининграда до Владивостока. Непрерывно работала бы в живом эфире большая студия, где, сменяя друг друга, выступали политики, рабочие, ученые, деятели культуры в поддержку чрезвычайных мер. То есть могли бы создать картину всеобщей поддержки. Иными словами, если бы ТВ и радио оказались в руках людей, решивших без колебания поставить их на службу ГКЧП, можно было бы сделать то, что не удалось всем этим танкам и бронетранспортерам».
Колебания в действиях членов ГКЧП продолжались. Позиция президента-генсека оставалась непонятной. Взвешенные решения принимать было трудно. Приходилось думать о том, что делать с Ельциным, с толпой у Белого дома. При этом довлели опасения повторения кровопролития в Тбилиси, Баку, Вильнюсе. Ельцин же объявляет о созыве Верховного Совета РСФСР, и уже через день, 21 августа, сессия этого Совета осуждает инициаторов чрезвычайного положения.
Союзный же руководитель А. И. Лукьянов так же оперативно собрать депутатов Верховного Совета СССР не смог. С ними надо было основательно поработать, чтобы они прибыли в Москву из отпусков. 20 августа в переговорах с руководством РСФСР Анатолий Иванович, по существу, размежевался с ГКЧП. Он неоднократно подчеркивал, что лично не причастен к «путчу»: «Я не участвую во всем этом „деле“». Так или иначе, организаторы принятия чрезвычайных мер лишились надежды на оперативное признание своей легитимности.
Импульсы неуверенности, нерешительности шли и на места — в столицы республик, краевые и областные центры, которые не получали из союзного Центра ни четких инструкций, ни конкретных указаний, как действовать. Осторожную позицию занял и Секретариат ЦК КПСС, ограничившись направлением в регионы краткой телеграммы с просьбой к первым секретарям партийных комитетов оказывать ГКЧП содействие, но с оговоркой: руководствоваться при этом Конституцией СССР. Эта никчемная, как ее назвал М. Н. Полторанин, телеграмма сыграла позднее для КПСС роковую роль, засветив и подтвердив документально связь партии с путчистами. Пленум Центрального комитета собрать не решились, хотя известно, что большинство членов ЦК в тот период было в Москве. Ждали Горбачева, его мнения о происходящем.
А Михаил Сергеевич в это время с радикулитом в пояснице спокойно выжидал в Форосе. Не думаю, что в тот момент Горбачев решал, как считают некоторые историки, кого ему предать: членов ГКЧП, которых он «за уши» вытащил на высокие государственные посты и которых, сегодня очевидно, спровоцировал на выступление, или Ельцина и его команду, формально сохранившими верность ему. На мой взгляд, он прекрасно понимал, что его ждет на предстоящем через три- четыре месяца XXIX съезде КПСС: безусловная отставка с поста Генерального секретаря, а потом, скорее всего, и с поста Президента СССР. Поэтому мучительного выбора у генсека не было. А если верить его последующим откровениям о борьбе с коммунизмом, то такого выбора для него не могло быть и вовсе.
Когда 21 августа 1991 года становится ясно, что попытка спасения Советского Союза проваливается, делегация ГКЧП вновь летит в Форос, чтобы просить Горбачева вернуться в Москву и взять власть в свои руки. Но тот посланцев-патриотов не принимает, снимает с занимаемых постов практиче- ски все союзное руководство — своих недавних соратников — и отправляет их в тюрьму.
Член ГКЧП, министр внутренних дел СССР Б. К. Пуго, пораженный открывшейся ему правдой, сказал о Горбачеве за день до своей гибели буквально следующее: «Он нас всех продал! Жалко — так дорого купил и так дешево продал. Всех!».
Похоже, что члены ГКЧП до последнего момента надеялись на порядочность Горбачева, считали необходимым, чтобы он оставался пока во главе государства, так как еще имел авторитет на Западе, а значит, была надежда на спасительные кредиты. Как отмечал историк А. И. Уткин, Горбачев «с самого начала поразил американцев тем, что говорил не об интересах своего государства, которые он призван охранять, а выступал в некой роли Христа, пекущегося „о благе всего человечества“». Поэтому, зная о способности и стремлении президента-генсека всегда оставаться в стороне от «горячих ситуаций», организаторы ГКЧП «позаботились» о сохранении имиджа первого лица страны, объявив о его «тяжелой» болезни и отключив на даче в Форосе спецкоммутатор. А это только многих насторожило и оказало в итоге плохую услугу инициаторам чрезвычайных мер.
Ю. А. Прокофьев в своей книге «Как убивали партию» пишет: «…у Горбачева был лишь радикулит, и ссылаться на его болезнь в такое время неправомерно. Если хотели наводить порядок законным путем, надо было вести разговор о том, что президент практически самоустранился от руководства страной, в тяжелый период ушел в отпуск, отказался возвратиться в Москву, хотя к нему приезжала представительная делегация. Вот поэтому до решения сессии Верховного Совета СССР власть передается вице-президенту. Это было бы понятно, все было бы нормально. А здесь я увидел попытку слукавить, схитрить».
Подводя итог сказанному, следует отметить, что существует множество версий, трактовок политической картины каждого дня, каждого эпизода августовских событий 1991 года. Для меня здесь не так уж важно, были ли предварительные договоренности членов ГКЧП с Горбачевым, был ли заговор Горбачева и Ельцина, насколько велика была роль спецслужб Запада в тот период. Важно, что в той политической картине для успеха не хватило ключевого пазла — гражданской позиции и ответственности главного действующего лица государства.
Измена Горбачева становится явной. Обезглавив парламент, кабинет министров, все силовые ведомства, ЦК КПСС, он открывает путь прокапиталистическим экстремистским силам. Президент-генсек не употребит законную власть, чтобы не допустить запрета Ельциным деятельности КПСС, сложит с себя полномочия Генерального секретаря и распустит Центральный комитет без решения не то что съезда партии, даже Пленума ЦК.
Распустит высший орган государственной власти — Съезд народных депутатов СССР. Не даст конституционной оценки авторам Беловежских соглашений — Ельцину, Кравчуку и Шушкевичу, которые окончательно развалили союзное государство и собирались, чувствуя ответственность за содеянное, «сушить сухари».
А. И. Уткин пишет: «А ведь Горбачеву требовалось немногое: стоило ему сказать, что „мы — единственная легитимная сила и власть на огромной территории страны“», как вся ельцинская абракадабра переворачивалась, подчиняясь логике соподчинения в единой стране, которую парламентарно еще нужно было разрушить. Но для этого нужно было обладать личной смелостью. Нужно было любить страну больше себя».
Эти простые качества человека-гражданина обошли Горбачева далеко стороной. В своей изменнической политике он делал все только ради того, чтобы самому оставаться на вершине власти — причем не важно, какого государства: ССГ или СНГ. Однако Ельцин переиграл Горбачева и оставил его не у дел.
Вызывает большое уважение гражданская позиция генерала В. И. Варенникова, который, в силу своих убеждений, оказался активным сторонником ГКЧП, за что подвергся аресту и судебному преследованию. Поддерживая действия ГКЧП, он выступал против развала нашей державы, холуйства и пресмыкания перед Западом и США, что в итоге привело к обнищанию, разложению и унижению народа. Глубокая убежденность Валентина Ивановича в своих поступках отразилась в том, что он стал в 1994 году единственным из обвиняемых по делу ГКЧП, кто отказался принять амнистию, предстал перед судом и был оправдан. Замечу: оправдан в ельцинской России и при участии Горбачева в судебном процессе в качестве свидетеля, о чем подельник бывшего генсека А. Н. Яковлев с желчью заявил: «Надо этот суд судить».
В тот принципиально важный момент Валентин Варенников проявил себя как Великий Сын России. Это он, прошедший войну от Сталинграда до Берлина, трижды раненный, Знаменосец исторического Парада Победы в Москве, один из самых образованных и эрудированных советских военачальников, Герой Советского Союза, народный депутат СССР, обвиняемый в измене Родине за связь с ГКЧП, задал на суде прямой вопрос Горбачеву, глядя ему в глаза:
— Скажите, свидетель, почему вы в итоге своей деятельности стали ренегатом в партии и предателем своего народа?
Горбачев несколько минут возмущался: это, мол, произвол, задавать такие вопросы, и пытался воздействовать на суд. Но Валентин Иванович твердо произнес в наступившей тишине:
— Так я жду ответа!
После этого, пишет В. И. Варенников, «Горбачев беспомощно развел руками, а председательствующий, словно спохватившись, объявил, что вопрос снят, так как носит политический характер. Верно, но ведь он освещает истину — кто предал наш народ».
Валентин Иванович сожалеет, что не сказал это Горбачеву раньше, хотя бы в 1987—1988 годах. А я вспоминаю совещание в Смольном в июле 1989 года, когда генсек приехал в Ленинград снимать Ю. Ф. Соловьева. Тогда первые секретари райкомов города открыто предрекали: после сдачи Горбачевым первых секретарей обкомов может последовать и сдача партии.
Дни допроса Горбачева в качестве свидетеля стали днями его позора. Ведь здесь он не мог бравировать истинными целями своей политики, иначе из свидетеля превратился бы в совсем иное действующее лицо на суде. Признание судом В. И. Варенникова невиновным оправдывало, по существу, и всех членов ГКЧП.
Когда я узнал об известной антисоветской речи Горбачева в Стамбуле в 1999 году, то, потрясенный ее содержанием, обратился к Интернету за уточнениями и встретил там привлекшее мое внимание мнение на этот счет одного, вероятно, случайного пользователя Всемирной паутины. Он в резкой форме высказывался примерно так: мол, кишка тонка у Михаила Сергеевича для намеренного могильщика Советского Союза и что эта стамбульская речь прежде всего пиар-акция для продолжения сбора дивидендов от его предательской политики в годы перестройки. Пришлось задуматься: мог ли действительно Горбачев ставить перед собой задачу уничтожения коммунизма? Он ведь, кстати, по мнению ряда коллег из своего ближайшего окружения, не отличался выдающимися волевыми и интеллектуальными качествами.
Но вот мне в руки попадает книга журналиста А. П. Шевякина «Как убили СССР», в которой автор, рассуждая о виновности конкретных лиц в гибели Советского Союза, отмечает:
«Когда кого-то обвиняют в чем-либо, я задаю себе вопрос: а под силу ли ему было осуществить это в профессиональном плане? И тут обвинения М.С. Горбачева в соавторстве с Б. Н. Ельциным в развале СССР у меня вызывают улыбку. Это была наисложнейшая интеллектуальная задача, которая в начале своего пути даже в принципе не имела решения, для одного только ее описания требовалось подключить лучшие силы, может быть, всего мира. Она уж явно не для их мозгов. Как могли эти две интеллектуальные сироты… сообразить, как такие дела делаются вообще? Здесь все на компьютерах было просчитано. Да, юридически они виновны — тут я не веду спор, но насчет их интеллектуальных способностей я сильно сомневаюсь».
Александр Шевякин приходит к выводу, что в отношении СССР в ходе начатой Горбачевым перестройки велась организационная война с активным участием американских оргпроектировщиков. «Это война, которая целиком и полностью проходит в тиши кабинетов высоких начальников, на совещаниях и заседаниях, в ходе пленумов и парламентских дебатов, а также за пределами официальных мест, когда дела решаются в неформальной обстановке». Эта системная война пронизала своими подлыми щупальцами все управленческие структуры Великого Союза, постепенно уничтожая государственную власть. Шаг за шагом «был полностью стерт весь союзный центр, и таким образом через его уничтожение убит весь СССР».
Советский Союз практически с самого его рождения многие отечественные политические деятели называли осажденной крепостью. «Но… на каком-то этапе, — констатирует А. П. Шевякин, — народ просто расслабился, позволил себе некоторые бойницы закрыть, в какие-то стороны не смотреть, а на последнем этапе открыть и ворота, через которые хлынули целые табуны троянских коней. И в итоге, перефразируя известное выражение, можно сказать, что нет таких крепостей, которые не могли бы сдать подлецы…».
Последняя фраза для исследования роли главы нашего государства в период его перестройки является, на мой взгляд, ключевой. В августе 1991 года организационная война с позиций внешних и внутренних действительно поразила все управленческие структуры Союза. Но стоило бы Горбачеву не уйти в отпуск в такое ответственное для страны время или вернуться 18 августа в Москву вместе с приезжавшей к нему в Форос делегацией будущего ГКЧП и проявить свою гражданскую ответственность — употребить данную ему народом власть, то даже тогда еще многое можно было развернуть так, чтобы враждебный для СССР «политический пасьянс» не сошелся. И при всех происках Запада и их московских клевретов не произошло бы одномоментного обрушения государственного и партийного стержневых скрепов Союза.
Однако в этой судьбоносной ситуации главное руководящее лицо страны оказалось, мягко говоря, слабым звеном. И тут, возможно, интересы Запада и Горбачева определенно совпали.
